Вообще, я не писатель, а всего лишь провинциальный адвокат, хотя и весьма успешный. В свои тридцать с небольшим я имею милый двухэтажный домик, почти новенький «Форд Универсал», двоих детишек и прекрасную жену. «Счастливчик»,- сказал бы каждый из вас. А так ли это? И что такое счастье? Я мог бы пуститься в подробные рассуждения по данному поводу (чёрт, я это могу, когда прикончу пару баночек пива, вот как сейчас), но у этих строк иная цель. Какая? Как раз об этом я и хотел сказать.
Я пишу, хоть и не писатель, потому что таким образом могу заглянуть в себя, посмотреть на свою жизнь со стороны, особенно на самые неприятные её моменты, и, может быть, помочь себе. Экономия на услугах психоаналитика, если хотите. Лично я в этом уверен.
Итак, приступим. Меня зовут Дэвид Боуэлс. Я нахожусь у себя в кабинете, маленькая комнатка на втором этаже нашего дома, окна зашторены, дверь закрыта, пиво ещё есть. Что ж, почему бы не удариться в воспоминания? Меган с детьми в церкви. Детвора не шумит, жена не ворчит по поводу третьей банки «Будвайзера», в общем, нет абсолютно ничего, что могло бы мне помешать. Есть только вопрос, о чём писать? Ответ тоже есть. О том, что беспокоит. Но для этого придётся перенестись на 13 лет назад, в славные девяностые, во времена, когда Моника Левински проходила практику в Белом Доме, используя совсем не университетские знания, а Билл Клинтон получил прозвище Последний плейбой Америки.
Я осторожно загляну в прошлое, словно испуганный ребёнок, на цыпочках подошедший к комнате и украдкой выглядывающий из-за двери, желая убедиться, что буки там нет. Приоткрыв завесу минувших лет, я посмотрю на то, на что прежде глядеть не смел. Оказывается, бывает чертовски трудно признаться себе в некоторых вещах.
Не зная с чего начать, я прикрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Первым образом, явившимся мне, была комната Лауры, залитая тусклым светом, струящимся с занавешенного окна.
- Мне нужно тебе что-то сказать, - решаюсь я, натягивая джинсы.
Лаура стоит перед зеркалом, стараясь стереть все признаки человека, только что выбравшегося из постели. Я вижу её голую спину, пепельные волосы, каскадом ниспадающие на загоревшие плечи. Она бросает в мою сторону настороженный взгляд:
- Я знала, что рано или поздно тебе это надоест, Дэйв. Я для тебя так, ещё один способ расслабиться.
Меня злит то, что она принялась нападать, даже ничего не выслушав. Я присаживаюсь на подоконник, открываю окно и закуриваю. Идёт дождь. Мне приятно свежее прикосновение влажного воздуха.
Признаюсь, я никогда не понимал, почему Лауру устраивает такое положение вещей. Мы познакомились, когда у меня уже была девушка, с которой я встречался более года и на которой собирался жениться. Поначалу между мной и Лаурой была просто дружба, тогда я ещё верил в дружеские отношения между мужчиной и женщиной, потом мы стали сближаться. Было ощущение, что я, наконец, обрёл родственную душу. Она понимала меня, а за понимание я был готов платить, не скупясь. Джинни, моя девушка, наши отношения не одобряла, но особо и не препятствовала, бедняжка до последнего момента думала, что это просто дружба.
- Она беременна, - сказал я, глядя на дождь.
Лаура выронила расчёску.
- Джинни?
- Да.
- И что ты собираешься делать?
Я услышал в её голосе мольбу, но ничего не ответил.
Лаура присела на кровать. В её глазах блеснули подступившие слёзы.
- Знаешь, Дэйв, я никогда особо ни на что и не надеялась, так почему же мне сейчас больно? Вот тут вот болит, - она положила руку на грудь, - пустота. Теперь только пустота.
Ей пока удавалось сдерживать слёзы, я ещё подумал тогда, что Джинни на такое не способна. Что это за мысль? Искал ли я причину остаться? Не знаю, может быть, может быть.
- Ты больше не придёшь? – спросила Лаура.
Я кивнул.
- Но почему она?
- Это мой ребёнок.
Лаура усмехнулась.
- И это всё?
- Нет. Я обещал, что никогда не оставлю её. Давно, ещё до тебя.
- А теперь жалеешь? Господи, Дэвид, ну хоть скажи, что тебе жаль!
Я выбросил окурок в окно и, присев на кровать рядом с Лаурой, взял её за руку.
- Послушай, мне будет очень тяжело без тебя. Я, скорее всего, буду жалеть об этом всю жизнь, чем дальше, тем больше. Но я не могу иначе. Прости.
Я поцеловал её в губы и встал. Звук её голоса вынудил меня обернуться, когда я уже был в дверном проёме. Одинокая слезинка катилась по щеке.
- Ты многое мне дал, оказавшись в моей жизни, но уходя, забираешь больше. Значительно больше. Она встала, сделала несколько шагов в мою сторону.
– Я люблю тебя, Дэйв.
Я повернулся и ушёл.
Дождь усилился. Оказавшись на улице, я почти бегом преодолел расстояние до моего «Форда» и, открывая дверцу, увидел, что Лаура бежала вслед за мной. Она поскользнулась на мокром крыльце и, взмахнув руками, растянулась на вымощенной декоративным булыжником дорожке. Не в силах смотреть на это безумие, я сел в машину, и как было принято выражаться в ту пору, вдарил по газам. Знаю, я поступил как последняя сволочь, оставить девушку одну в такой момент, было верхом эгоизма, но я просто не мог задержаться. Замешкайся я хоть на минуту, уверен, Лаура уже никогда не отпустила бы меня, люди крепко удерживают то, что по праву считают своим, да и я уже не смог бы бросить её.
Я выехал за город, свернул с дороги и проплакал минут двадцать, слушая, как дождь барабанит по крыше «Форда». Незаметно для меня, на смену серому свету дождливого дня опустились сумерки. Мне было больно и одиноко, я хотел быть с Лаурой, чёрт, я хотел быть с ними обеими.
Так вот какой он был, Дэвид Боуэлс, парень двадцати лет. Я частенько обращаюсь к воспоминаниям, чтобы взглянуть на него. Этот молодой человек, разъезжавший на ржавеющей колымаге, курящий «Кэмел», носящий тёмные очки и зачёсывающий волосы назад, а-ля король Элвис, вызывает у меня неподдельную зависть, потому что он более настоящий, чем я. Он просто жил, пропуская через своё сердце всё, что выпадало на его пути от материнской утробы до света в конце тоннеля. Он с жадностью пожирал свою жизнь, смеясь от всей души, если кусочек попадался сладкий, горько плача, если приходилось довольствоваться дерьмом, но главное, этот малый искренне верил в свои чувства. Мне даже проще говорить о нём в третьем лице, потому что мы с ним слишком разные. Я лишь его немного постаревшая копия. Моя жизнь размеренно идёт по рельсам судьбы, и нет ни малейшего повода полагать, что состав опрокинется, у меня есть всё, чтобы быть счастливым, но так кайфовать от жизни, как это делал прежний Дэвид Боуэлс, я уже не могу. Просто не могу, и всё тут.
Расставшись с Лаурой, я в течение двух дней не выходил на улицу и всячески избегал встречи с Джинни. Я смотрел телевизор, тупо уставившись в экран, иногда читал, по часу забывая переворачивать страницу, но большую часть того времени я лежал на кровати, таращась в потолок, отчаянно ища что-нибудь такое, ради чего стоило жить, и ничего не находил. Мне кажется, что именно в тот момент происходила тяжелая кончина Дэвида Боуэлса прежнего. Он отошёл в мир иной, а на смену ему, окинув свет божий терпеливым взглядом и облачившись в броню безразличия, явился я.
Наконец настало время, когда я решил взять себя в руки и начать новую жизнь. Мы с Джинни отправились в так называемый штат столетия, в Колорадо, где собирались провести пару недель, купаясь в озере и коротая долгие вечера у костра под открытым небом. Это было славное местечко, располагавшееся в десяти милях от маленького городка под названием Форт-Колинс. Сосновый лес вплотную подбирался к озеру Блу Лейк, а заснеженные пики, возвышавшиеся почти на километр над верхней границей леса, создавали очаровательную панораму высокогорья. Поселившись в одном из многочисленных домиков, мы только и делали, что купались в озере, хотя вода в начале июня была ещё не слишком тёплой, гуляли по лесу, подолгу занимались любовью, бывало, покуда не бледнело небо на востоке. Джинни выглядела вполне счастливой, мне же казалось, что лучшие мои дни сочтены, хотя я и старался не выказывать это никоим образом.
Надо сказать, что какое-то нехорошее предчувствие одолевало меня с первого же дня. Знаю, выглядит так, словно я желаю присвоить лавры провидца, ничего подобного. Я чувствовал: что-то должно случиться, а старый бродяга, случайно набредший на нас (тогда я ещё верил в случайности, как и в дружбу между мужчиной и женщиной) лишь усилил данное ощущение.
Третий день нашего отпуска был на исходе. Мы с Джинни сидели у костра, глядя, как вспыхивают первые звёзды. С наступлением темноты с гор спустился холодный воздух. Съёжившись, мы тесно прижались друг к другу и старались как можно ближе подобраться к огню. Гамбургеры, нанизанные на вертел, покрывались золотистой корочкой и источали аппетитный аромат.
- Мне кажется, это будет мальчик, - неожиданно произнесла Джинни. – Пусть это останется загадкой, разумеется, если ты не против.
Я не возражал. Положив руку на её живот, я тихонечко постучал пальцами по месту, которое в шутку называл апартаментами мистера или мисс Боуэлс:
- Эй, большой человек, ты меня слышишь?
Джинни улыбнулась, серьёзно посмотрела на меня:
- Мне кажется, он слышит.
- Он или она? – я продолжал постукивать по животу Джинни. – Скажи-ка, любовь наша, какого цвета мы должны купить тебе твой первый бэби-кар?
- Давай так, - предложила Джинни, - если это мальчик, имя придумываю я, если девочка, ты.
Я чмокнул её в кончик носа:
- По рукам, детка.
- Итак, я говорю Деннис, - сказала Джинни, приподнимаясь с земли, - теперь твой ход.
Не знаю, как я ляпнул такое, рот самостоятельно открылся, а губы стали шевелиться, словно чья-то невидимая рука принялась дёргать за невидимые ниточки, но факт остаётся фактом, я сделал это, чёрт бы меня побрал.
- Может быть Лаура?
Я увидел, как сверкнули глаза Джинни и почувствовал, что на лбу выступила испарина.
- Извини, я хотел сказать Лора.
Джинни встала:
- Конечно, а Гитлер в тридцать девятом хотел порадовать Европу фейерверком. Ты сказал то, что хотел сказать.
Не знаю, чем закончился бы тот вечер, предположим, уж точно не любовью до рассвета. Скорее всего, мне пришлось бы ночевать в машине, предоставив Джинни одиночество и сомнительное удовлетворение - плохие парни, вон! Но старый бродяга, я уже упоминал о нём ранее, помог забыть о данном инциденте.
Из темноты, вступив в пляшущий круг света, отбрасываемый догоравшим костром, навстречу нам шагнул человек. Я встал и оглядел незваного гостя с головы до ног. Это был невысокий старик в каких-то лохмотьях, которые, вероятно, когда-то были джинсами и пуловером. На его голове, сбившись на бок, восседала засаленная шапочка. Цвет кожи и разрез его глаз говорили о принадлежности к азиатской расе.
Первой заговорила Джинни:
- Вам чего, сэр?
Тот, о ком я думал как о незваном госте, поочерёдно оглядел нас своими маленькими глазками и чуть-чуть приблизился:
- Этот запах привёл меня к вам, молодые люди. Так пахнет хорошая фань.
Он говорил с сильным акцентом («китаец», - подумал я и, как выяснилось позже, не ошибся), к тому же у старика отсутствовало большинство зубов, и он здорово шепелявил.
- Хорошая что? – не понял я.
- Хорошая фань, - сглотнув, сказал старик. Он жадно покосился на гамбургеры, которые подгорели куда больше, чем любил я, и погладил себя по животу. Послышалось звучное урчание. – Ли Хунг шёл на жапах, отличный жапах.
- Фань, это еда, - догадалась Джинни.
- Да, молодая мисс, фань…. Еда.
- Ли Хунг, так вас зовут? – спросил я.
Старик дважды кивнул:
- Я китаец. Мой дедушка приехать суда очень давно. На заработки. Он трудился на золотых приисках.
- Вы заблудились, мистер Ли? – спросил я.
- Нет, я пришел предупреждать вас. Здесь есть гуэ шоу. Там, - старик махнул рукой в сторону озера, - там, в ху. Большое гуэ шоу.
Джинни покосилась на меня: «Что хочет этот бродяга?» - спрашивали её глаза, но в этом взгляде было и ещё что-то.
- Мы вас не понимаем, мистер, - сказал я, тщательно произнося каждое слово.
- Оно живёт в ху, – старик перешёл на шепот. – Ли Хунг видеть его, но убежать быстро и далеко.
Я едва не расхохотался, остановили меня лишь страх в глазах Джинни и уважение к возрасту этого, по всей видимости, слабоумного старика.
- Оно находится в озере?
- Правильно, в озере. Я забыть это слово.
- Что такое гуэ шоу? – спросила Джинни.
«Образ, являющийся после злоупотребления чудодейственными китайскими травами», - хотел сказать я, но промолчал.
- Оно угадывает ваши желания, мисс, - продолжал китаец, явно довольный тем, что ему удалось произвести впечатление на Джинни. Кажется, от этого даже его речь стала грамотнее.
– Гуэ шоу чувствует ваши мышли, только плохие мышли. Штоит вам подумать о чём-то плохом, так оно тут же всё ишполнит!
- Это чудовище? – спросила Джинни.
- Правильно, молодая леди. Чудовище. Опасайтесь гуэ шоу, оно чувствует ваши мышли.
Старик вновь покосился на гамбургеры:
- Ли Хунг оказал вам ушлугу. Можно мне за это вашу фань?
Я кивнул:
- Вы получите гамбургер и отправитесь своей дорогой. Не нужно было пугать мою девушку, мистер. Думаю, она смогла бы неплохо провести отпуск и без грёбаного гуэ шоу, который угадывает грёбаные мысли.
Я разозлился, но вряд ли в этом так уж сильно был виноват умалишённый бродяга, просто мне и без того было тошно. Скинув с вертела изрядно подгоревшие гамбургеры на большую пластиковую тарелку, я завернул один в пищевую бумагу и протянул старику.
Больше я никогда его не видел. А жаль. Теперь я мог бы задать этому бродяге множество вопросов, в которых, по-большому счету, уже нет никакого смысла. Но один вопрос всё же не даёт мне покоя: действительно ли оно читает мысли? Плохие мысли?
В ночь, когда нас навестил Ли Хунг, я практически не мог уснуть. Так и пролежал с открытыми глазами, слушая, как посапывает Джинни, желая лишь одного, чтобы голос, неугомонно звучавший в моей голове, наконец заткнулся. Но он повторял вновь и вновь, шепелявя и поскрипывая, как ржавое колесо, сливая слова в поток едва разборчивых звуков без малейшего намёка на знаки препинания: «Гуэ шоу чувствует ваши мышли только плохие мышли Гуэ шоу чувствует ваши мышли только плохие мышли Гуэ шоу чувствует ваши мышли только плохие мышли».
Накануне днём, когда мы купались в озере, Джинни, хихикая, нырнула и пробыла под водой достаточно долго, чтобы я не на шутку заволновался. Вода была мутной, и мне ничего не удавалось разглядеть, ни малейшего движения, ни крошечного пузырька воздуха. Я довольно-таки громко произнёс её имя (занятие, более чем бессмысленное) и почувствовал, что сердце вот-вот застрянет в глотке. Потом в мою голову пришла мысль: «Если она сейчас не вынырнет, разом решатся все мои проблемы». Мысль, за которую я возненавидел себя. Не думаю, что я действительно этого хотел, но разве не утверждают психологи, что в критический момент человек говорит правду? Джинни вынырнула в трёх футах от меня. Всё-таки я был рад. Как сейчас помню эти большие карие глаза, с любовью взиравшие на меня, тёмные волосы, мокрые, прилипшие ко лбу и щекам, пухлые губы, застывшие в едва заметной улыбке. Мне не хватает тебя, Джинни. Я уже и сам не знаю, чего хочу от жизни, но тебя мне не хватает.
Той бессонной ночью мне казалось, что в озере Блу Лейк действительно обитает гуэ шоу, которое прочитало мою не самую хорошую мысль. Богом клянусь, я не хотел, чтобы Джинни утонула, просто отчаянье, безысходность и обречённость не позволяли мне мыслить здраво. Пытаясь избавиться от этих бредовых дум, я удивлялся, насколько прочно в человеческом рассудке может поселиться какая-нибудь хрень, особенно, если это ночь, тем более, если той ночью ты одинок.
Следующий день прошёл весьма обыденно. К полудню небо заволокли серые тучи, но ветер, налетевший с запада, так и не позволил разверзнуться хлябям небесным. Большую часть дня мы с Джинни просидели в домике, то ли потому, что погода не располагала к прогулкам, то ли потому, что наш отпуск нас уже не радовал. Со мной и так всё было ясно, а вот Джинни, её взгляд угас и сделался каким-то отстранённым, казалось бы, безо всяких на то причин. Ни малейшего намёка на былое счастье. Почему? Неужели она чувствовала? Я не решался спросить, боялся того, что могу услышать, ещё больше боялся не найти ответов на её вопросы. Так или иначе, я засунул язык в задницу и делал вид, что всё в порядке - почему бы и нет - я же делал это уже долгое время? - думал, тупица, что так будет лучше, что таким образом я могу осчастливить несколько жизней, за которые в ответе. Я вот что хочу сказать, прежде чем подберусь к самой сути. Порой правда причиняет боль. Эта дряхлая старуха с острым взглядом (такая вот визуальная метафора правды представляется мне), она абсолютно не заботится о тех, с кем имеет дело. Она заходит к вам в дом, даже если двери заперты, и начинает говорить, говорить, говорить, руша всё то, чего вы так добивались. Можно попробовать заткнуть эту старую каргу, хотя часто хватает лишь взгляда её колючих глаз. Мы боимся правды, не так ли? Но это ошибка. Бояться нужно ложь, такую нарядную, расфуфыренную, навязчивую, как любовь проститутки. Вообще, я совершенно убеждён, что рано или поздно, в жизни каждого человека наступает момент осознания того, что правда, какой бы горькой она не была, лучше самой приторной лжи. Я это понял, когда мне уже стукнул четвёртый десяток. Не слишком поздно, по меркам среднестатистического человека, но достаточно поздно, для того, чтобы как следует не нагадить в этом мире. Моя ложь мне дорого обошлась, уж поверьте.
Следующим вечером я уснул рано. Джинни лежала рядом со мной и читала книгу, довольствуясь матовым светом, струящимся из бра. Мы почти не разговаривали. Я, скорее, отключился, ежели погрузился в нормальный сон, но даже это состояние, похожее на беспамятство, не продлилось дольше часа. Когда я проснулся, настенные часы показывали четверть одиннадцатого. Джинни в спальни не было. Одевшись, я вышел в небольшую комнатку, которая нам служила и кухней и прихожей одновременно, и убедился, что Джинни нет и там. Не могу сказать, что мною овладела настоящая тревога, но какой-то едва заметный звоночек на уровне подсознания всё же был. Я поспешил на улицу, к озеру, зная, что найду Джинни там, и не ошибся. Я подошёл и обнял её за плечи:
- Чего не спишь?
Она выдержала продолжительную паузу:
- Тебя это действительно волнует?
- Почему нет? – удивился я.
- Хороший вопрос, Дэйв. Джинни подняла с земли мелкий камушек и бросила его в воду. – Я уже голову сломала, думая об этом. У тебя есть варианты?
- Я не понимаю тебя, детка.
- Дэйв, что с тобой происходит? Ты не со мной. Тебя нет как раз в тот момент, когда ты больше всего нужен мне!
Я присел рядом:
- Иногда беременные неадекватно реагируют на окружающий мир. Так говорят врачи.
Джинни хмыкнула:
- Всегда найдёшь что сказать. С тебя, пожалуй, получится отличный адвокат. А хочешь знать, в чём дело, дорогой?
- Хочу.
- Тебе-то этого не знать, - сказала Джинни. – Кто она? Я могла бы предположить, что это Лаура, но обычно случается то, чего не ожидаешь. Может быть кто-то ещё? Валяй, Дэйв, выкладывай всё по полочкам.
- Мне кроме тебя никто не нужен, и ты знаешь это, – сказал я.
- Эй, я начинаю сомневаться по поводу твоей карьеры в адвокатуре.
Послышался нервный смешок.
- Всё-таки ты не умеешь как следует пудрить людям мозги.
Джинни взяла меня за руку.
– Что с тобой твориться, Дэвид? Ты мучаешь меня.
Я не видел лица Джинни, но по её дыханию стало ясно, что она плачет.
- Ты хоть понимаешь, что ты делаешь?
- Стараюсь быть для тебя самым лучшим, только и всего, - сказал я.
- У тебя кто-то есть? Кто-то на стороне? – Джинни всхлипнула. – Только не ври мне. Хватит с меня этого дерьма. Ну почему же ты молчишь?
А что я, чёрт побери, мог ей сказать? Что люблю Лауру? Что люблю их обеих, но Лауру, раз уж на то пошло, больше?
- Понимаешь, Джин, кое-какие проблемы есть, - сбиваясь, начал я, - но это не то, чего ты боишься.
- А ты знаешь, чего я боюсь? Больше всего на свете я боюсь потерять тебя, Дэвид, но иногда мне кажется, что ты уже не мой. Ты прошлое, очень хорошее прошлое.
- Я твой, Джинни, ерунда всё это. А тебе не приходило в голову, что ты просто пытаешься выдрессировать меня? Не нужно искать в любой из моих маленьких оплошностей нечто большее, чем просто грёбаную маленькую оплошность. Может быть, поищешь причину в себе?
Я разозлился, такая вот защитная реакция, направленная, пожалуй, в первую очередь против меня.
Джинни то ли снова всхлипнула, то ли попыталась усмехнуться:
- Спихнул ответственность на девушку - нормальный ход, Дэйв. Мужчины теперь поступают так?
Я встал.
- Тебе придётся измениться, если не хочешь, чтобы нашим отношениям настала крышка. Я, конечно же, какое-то время могу делать вид, что всё нормально, но так долго не протянешь.
- Ты бросишь меня? – спросила Джинни, давясь слезами.
Странно, но мне нравилось причинять ей боль, казалось, что виновник всех моих бед, в конце концов, получает по заслугам. Во мне всколыхнулась такая гниль, о которой я и не подозревал.
- Я ничего не могу обещать, Джин. Попробуй измениться, а там посмотрим.
Дальше началось то, о чём я даже спустя огромный промежуток времени не могу вспоминать без боли. Много я дров наломал, а всё потому, что отрёкся от правды. Плечи Джинни содрогнулись, я отлично видел это в лунном свете, затем послышались первые признаки надвигающейся истерики, как слышны отдалённые раскаты грома за несколько минут перед грозой. Дыхание Джинни участилось, она склонила голову и прикрыла лицо руками, прямо как несчастная сеньора в каком-нибудь мексиканском сериале. Увы, эти слёзы вызвали во мне лишь ледяную ярость. Вы, возможно, решите, что я подонок? Нет проблем, я придерживаюсь такого же мнения, утешая себя лишь тем, что такое моё поведение вышло за рамки обычного как минимум на пару миллионов световых лет. Рыдая, Джинни пыталась что-то сказать мне, всхлипывая и икая после каждого слова. Я разобрал далеко не всё.
«Дэвид… не… бросай… меня. Я… умру.… Ты же обещал… что будешь… всегда … со мной…. Ты… не бросишь… меня? Правда?»
Набравшись сил, я проглотил ком злости, липкий, как пластилин, пульсирующий, словно сердце хищника, и попытался успокоить Джинни. Прошло какое-то время (может быть, минут десять, но лично мне они показались целой вечностью), и она успокоилась. Я был премного благодарен всевозможным богам за столь щедрый подарок в столь хреновый день.
Всхлипнув, Джинни отстранила меня и попросила сигарету. Все мои возражения по поводу того, что Джинни не курит и уж тем более она не должна делать этого, потому что беременна, были пресечены едва слышным: «Дай». Я подумал, что сейчас не тот момент, когда стоит пускаться в тяжбы по поводу всего лишь одной сигареты. Джинни затянулась, зашлась в приступе дикого кашля, но вроде бы ей стало легче.
- Проваливай, - вдруг сказала она.
Я от неожиданности открыл рот, втянул в себя ночной воздух, наполовину сдобренный сигаретным дымом, но так и не успел ничего произнести.
- Я хочу, чтобы ты убирался ко всем чертям, Дэйв, - повторила Джинни. – Мне нужно побыть одной. Знаешь, - она взмахнула рукой, очертив в воздухе полукруг огоньком тлеющий сигареты, - в любом случае, мне есть ради кого жить. Мой ребёнок. Так что можешь проваливать не только отсюда, но и из моей жизни.
- Вернёмся в дом, дорогая, - предложил я.
- Просто оставь меня одну, - сказала она, справившись с очередным приступом кашля, - я вернусь. Вот только успокоюсь немного и сразу в кровать.
К тому времени я уже успел совершить немало глупостей, но то, что я сделал тем вечером, уверен, могло бы полноправно занять первую строчку в хит-параде глупостей от Дэвида Боуэлса. Попросту говоря, я, не имея сил для дальнейших споров или не желая прикасаться к тому, от чего попахивает трудностями, ушёл, оставив Джинни с её болью одну в разгар холодной ночи, окружённую тёмным лесом, сидящую на берегу озера. Думаю, вы меня поймёте, если я скажу, что мне нечем гордиться.
Оказавшись в домике, я, не раздеваясь, бухнулся на кровать и проспал до самого утра. Было ли у меня предчувствие чего-то нехорошего? Однозначно, нет. Может быть раньше (помнится, я упоминал о чём-то подобном), но только вот не этой ночью. И даже когда тяжёлый стук в дверь разбудил меня на рассвете, вставая, я не подумал ничего плохого. Хреновое у меня чутьё, знаете ли. События следующих нескольких часов, с одной стороны, прочно отложились в моей памяти, с другой же, происходящее выглядит, как множество эпизодов с расплывчатым изображением и замедленной звуковой
дорожкой.
Эпизод № 1: «Я выхожу на кухню, думаю, какого чёрта Джинни не в доме, надеюсь, что она, может быть, осталась ночевать в машине. Стук в дверь, теперь он уже более настойчивый, заставляет меня поторопиться. Я распахиваю дверь, вижу, что у меня на пороге стоит двое мужчин, одним из которых был Джо Хэбри, лысеющий коротышка, предоставивший нам домик, другого же я видел впервые. На обоих мужчинах накинуты брезентовые дождевики. Сырой порыв ветра ударяет мне в лицо. Я не сразу замечаю, что идёт дождь.
- Это шериф Макфел, - говорит Хэмбри, указывая на стоящего рядом человека.
Я открываю рот, чтобы задать любой из десятка внезапно возникших вопросов, но шериф, выступив вперёд, не позволяет мне сделать этого:
- У тебя проблемы, парень, - говорит он, и жиденькие усики подрагивают на его обветренном лице. – Мы сейчас зайдём в дом и потолкуем кое о чём, ладно?
Мне не понравился голос Макфела, слишком уж тихий, спокойный (таким разговаривают с сумасшедшими или с теми, кому собираются сказать нечто такое, от чего можно сойти с ума), и я, не проронив ни слова, отошёл в сторону, впуская мужчин в дом. Шериф уверенным шагом проследовал в кухню, оставляя после себя грязные следы на линолеуме, и уселся на стул. Хэмбри же стоял в дверях, всем своим видом показывая, что будь его воля, он не подошёл бы к этому месту и на пушечный выстрел.
Эпизод № 2: «Я, словно зачарованный, стою посреди кухни и смотрю на то, как с дождевика шерифа множеством струек стекает вода, собираясь в маленькую лужицу на линолеуме.
- Что-то с Джинни? – наконец решаюсь я.
- Вероятно, вы имеете ввиду Верджинию Даффи? - спрашивает Макфел, не сводя с меня пристального взгляда.
- Да. Что с ней?
- А когда вы видели её в последний раз?
- Вчера вечером. Вы скажете, чёрт возьми, в чём собственно дело?
Макфел закашлялся, встал, приблизился ко мне. Махнул рукой в сторону коротышки, переминающегося с ноги на ногу.
– Джо нашёл её в озере. Она мертва, сынок.
Эпизод № 3: «Мне кажется, что мир потускнел. «Это сон?» - спрашиваю я себя, но никакой ответ мне не нужен. Я стою на берегу озера, смотрю на накрытый брезентом труп Джинни, чувствую, что вот-вот свалюсь на промокшую землю, но рука шерифа, крепко сжимающая моё предплечье, помогает мне какое-то время устоять на ногах. Потом темнота, такая глубокая, холодная, бескрайняя. Беспамятство не длится слишком долго – жаль, очень жаль. Я прихожу в себя, понимаю, что лежу на земле, кричу, уставившись в серое небо, простирая к нему дрожащие руки. Ливень хлещет мне в лицо, стекая по щекам, словно слёзы.
Сколько лет прошло, подумать страшно, а боль моя не утихает, к тому же тоска по Джинни усиливается с каждым днём, всё крепче и крепче сжимая моё сердце своей железной хваткой. Может быть, настанет время, когда я не выдержу и сорвусь. Думаю, падение будет стремительным. Люблю ли я Джинни и по сей день? Безусловно, впрочем, как и Лауру, и уж куда больше, чем Меган, свою жену. Я успешен снаружи, но сокрушён внутри. Что ж, всё правильно, моя боль – моё проклятье. Плавать в собственном дерьме – это как раз то, что заслуживают парни вроде меня.
Действительно ли Джинни покончила с собой? Этот вопрос я задаю себе день ото дня на протяжении вот уже многих лет. Официальная версия - суицид, я же с каждым днём убеждаюсь в обратном. «Мне есть ради кого жить, - сказала Джинни той злосчастной ночью, - мой ребёнок». Так с какой стати ей кончать с собой? Иногда я думаю, что это было убийство, чаще, особенно по ночам, мне представляется гуэ шоу, тот самый монстр, который угадывает плохие мысли. Так или иначе, я мог это предотвратить. Это было в моих силах.